– Почему? – спрашиваю.

– А ты что, газет не читаешь? Вот, – говорит, – убили генерала Рохлина. Кто ж их теперь тронет?

Сказал – и пошёл. А я стою ошарашенный. Рохлина-то ликвидировали высокопрофессионально, да на жену убийство свалили. По почерку на наших похоже. Неужто мои генералы ещё и Рохлина убрали, пока мы на них рапорта писали.

Из чего следует, что хорошо понимающий, кто есть кто и кто чем занят в несчастной России, генерал Трофимов, во-первых точно знает, что именно начальники Литвиненко «решили вопрос с Рохлиным», и что, как мы понимаем по датам, политические убийства в России не зависят от того или иного руководства спецслужб, а являются инициативой и преступлением президента России и окружающих его приспешников.

Еще более внятно о гибели Рохлина рассказывает Полторанин (цитирую по тексту интервью Виктора Резункова с дочерью Рохлина для Радио Свобода): «Решение об убийстве принимали на даче в узком кругу четыре человека: Ельцин, Волошин, Юмашев и Дьяченко, а осуществить убийство было поручено лично Путину».

Из описанных событий вполне очевидными становится три цели инициаторов третьей эпохи террора в России:

уничтожение демократического движения и попутно – возникающих политических конкурентов;

создание некоего нового «общака», о нем неоднократно упоминает Литвиненко, когда выходит на узбекских торговцев наркотиками и причастного к этому Путина, – большого финансового фонда в том числе за счет уничтожения наиболее крупных предпринимателей и финансистов;

уничтожение некоторых уголовных структур как конкурентов в «крышевании» (рэкете) российского бизнеса.

Поскольку в качестве разработчика правительственного постановления о повсеместном терроре упоминается вице-премьер Олег Лобов, в связи с ним возникает вопрос о его международных террористических контактах.

В 1992 году возник скандал с продажей по распоряжению Лобова японской террористической организации «Аум Синрикё» бронетранспортеров и выданного им же разрешения террористам использовать для тренировок российские полигон. Был ли иприт с помощью которого члены «Аум Синрикё» убили пять тысяч человек в токийском метро, российского происхождения, кажется, осталось неизвестным.

Кроме того, Литвиненко на пресс-конференции в Лондоне настойчиво повторял, что российские спецслужбы в 1990-е годы активно сотрудничали с «Аль-Каидой».

Связано ли это одно с другим, были ли какие-то конкретные террористические международные цели у российского руководства уже в девяностые годы – не знаю. Но «восстановленное» Евгением Примаковым Управление внешней разведки в эти годы явно имело к террору внутри страны не меньшее отношение, чем УРПО, описанное Литвиненко и банды, созданные по приказу, найденному Корольковым. Думаю, что к зарубежным народам они относились не лучше, чем к москвичам, волгоградцам или чеченцам.

Жизнь после убийства Тимоши

Пережить своего сына, убитого вместо тебя или из-за тебя, – тяжелая участь. Тома и Нюша улетели в Париж, отказались в аэропорту «Шарль де Голль» давать интервью корреспонденту «Известий» – кровь Тимоши не могла быть поводом для обсуждения. Впрочем, корреспонденты BBC продолжали снимать – они разрешения не спрашивали. Оля и Валера Прохоровы на время приютили их у себя. В мае я через Париж возвращался после нью-йоркской конференции полуслепым (в Нью-Йорке у меня опять отслоилась сетчатка) – мне предложили оплатить операцию в клинике Джорджа Вашингтона, но я предпочел вернуться в Москву к своему замечательному врачу Елене Олимпиевне Саксоновой. Тем не менее я остался на неделю в Париже и выяснилось, что жене и дочери там гораздо труднее, чем можно было предполагать. И дело было не в том, что пригласившего их президента Миттерана сменил Ширак. С ним я тоже дважды встречался, опекать Тому и Нюшу он поручил своему личному помощнику, тем более что по всей Европе показывали по телевизору фильм о том, как они вынуждены спасаться из «демократической» России.

Вскоре с Томой встретились некие люди в штатском, которые высказали надежду, что она будет сотрудничать или «находиться в контакте» с французскими спецслужбами. Тома ответила, как неоднократно это делал в разных ситуациях я, а иногда и мы вместе, что ни с какими спецслужбами она контактировать не будет. После своего отказа ни она ни Нюша не могли получить ни одной пусть самой временной справки, объясняющей почему они находятся во Франции. Здесь спецслужбы не сажали на пять лет за отказ от контактов с ними, как меня в 1975 году за нежелание сотрудничать с КГБ, но и жить тоже не давали. Правда, и помощник Ширака, и очаровательная Сильвия де Брюшар – заведующая русским отделом МИД» а Франции (когда-то именно она, будучи первым секретарем посольства в Москве, советовалась со мной, кого пригласить на прием к Шираку и, пригласив Альбину, буквально спасла Александра Богословского) – успокаивали Тому и Нюшу, предлагали подождать и не волноваться. Но Тома с Нюшей не могли ни учиться (Нюше было девятнадцать лет), ни работать.

В тот раз я уехал делать операцию в Москву, но через два месяца опять вернулся в Париж. Все было по-прежнему, если не хуже. Добрейшая Сильвия де Брюшар чуть плакала, но говорила, что это не их ведомство и она ничего не может сделать. Я уже почти кричал, что французское правительство практически заманило (поручило своему послу в Москве обеспечить их приезд) моих родных во Францию и превратило их в бесправных нелегальных эмигрантов. Говорил, что дам интервью Карлинскому в «Либерасьон» и де Шикофф в «Фигаро», с которой был хорошо знаком39. Но все же я не хотел устраивать скандал, хотя и жалел, что отнесся без интереса к вопросу секретаря посольства США, почему я не у них попросил о помощи. Но я не хотел играть в политические игры. Все кончилось самым простым, приличным и привычным для Франции образом. Нам посоветовали адвоката, который за два месяца получил и для Томы и для Нюши необходимые документы. Правда, это были не документы политических беженцев, что было бы естественно после убийства Тимоши, прямых угроз в адрес Томы и Нюши, а просто виды на жительство на десять лет, но дающие право на работу и на учебу. Теперь у них уже повторные виды на жительство. Как и те, кто бежал из Советского Союза после семнадцатого года, французского гражданства мои родные не просят.

Правда, когда года через два Тома попробовала приехать в Москву, ожидая чемоданы в аэропорту Шереметьево, она вдруг услышала голос из мегафона:

– Гражданка Григорьянц, подойдите к стойке регистрации.

Там стояли два молодых человека с ее уже вынутыми из общего багажа чемоданами. Чтобы не забывала, куда приехала.

Отказ в документах политическим эмигрантам тоже был, конечно, результатом усилий российских